— Как это — не хотите? — вопросил он. — Вы, дорогой, на службе, вы обязаны отчетом. Мы до сих пор не знаем, что случилось с Тристаном… Как это — не хотите?
— Я один из тринадцати? — спросил Абалкин.
— Черт бы побрал этого дураке Бромберга… — проговорил Экселенц с досадой. — Да, Лева. К сожалению, это так. Вы один из тринадцати.
— Мне запрещено находиться на Земле? И всю жизнь я должен оставаться под надзором?
— Да, Лева. Это так. К сожалению.
Абалкин вполне владел собой. Лицо его было совершенно неподвижно, и глаза были полузакрыты, словно он дремал стоя. Чувствовалось однако, что человек находится на послед нем градусе бешенства.
— Так вот, я пришел сюда сказать, — произнес он все тем же тихим бесцветным голосом, — что вы поступили со мной и всеми нами глупо м гнусно. Вы исковеркали мою жизнь, и в результате ничего не добились. Я — на Земле и больше никогда Землю не покину. Прошу вас иметь это в виду. Прошу иметь в виду также, что и надзора вашего я больше не потерплю и буду избавляться от него без всякой пощады.
— Как вы избавились от Тристана? — небрежно спросил Экселенц.
Абалкин, казалось, не слыхал этой реплики.
— Вы предупреждены, — сказал он. — Я вас предупредил, и теперь пеняйте на себя. Я намерен теперь жить по-своему, и прошу больше не вмешиваться в мою жизнь.
— Хорошо. Мы не будем вмешиваться. Но скажите мне, Лев, разве вам не нравилась ваша работа?
— Теперь я сам буду выбирать себе работу.
— Очень хорошо. Великолепно. А в свободное от работы время пораскиньте, пожалуйста, мозгами. Попробуйте представить себя на нашем месте. Как бы вы поступили с «подкидышами»?
Что-то вроде усмешки промелькнуло на лице Абалкина.
— Здесь нет материала для размышлений, — сказал он. — Здесь все очевидно. Надо было с самого начала рассказать мне всю правду, сделать меня своим сознательным союзником…
— А вы бы через пару месяцев покончили с собой? Как это случилось с Томасом Нильсоном… Это ведь страшно, Лева, ощущать себя угрозой для человечества, это не всякий выдержит…
— Чепуха. Это все выдумки ваших психологов. Я — землянин. Когда я узнал, что мне запрещено жить на Земле, вот когда я чуть не спятил! Только разумным роботам запрещено быть на Земле. И вот я мотался, как сумасшедший, по всему миру, искал доказательства, что я не робот, что у меня на самом деле было детство, что я на самом деле когда-то работал с голованами, что моя память — это моя память, настоящая, а не искусственная. Вы боялись свести меня с ума? Ну, так это вам почти удалось!
— А кто сказал, что вам запрещено жить на Земле?
— А что — это неправда? — осведомился Абалкин. — Может быть, мне р а з р е ш е н о жить на Земле?
— Теперь — не знаю. Наверное, да. Но посудите сами, Лева! На всем Саракше только один Тристан Гутенфельд знал, что вам не следует возвращаться на Землю. Но сказать это вам — он не мог… Или все-таки сказал?
Абалкин молчал. Лицо его по-прежнему оставалось неподвижным, но на матово-бледных щеках проступили серые пятна. Словно следы старых лишаев.
— Ну, хорошо, — сказал, подождав, Экселенц. — Он демонстративно разглядывал свои ногти. — Пусть Тристан вам это все-таки рассказал. Не понимаю, как он мог себе это позволить, но пусть. Тогда почему он не рассказал вам остального? Почему не объяснил причин запрета? Ведь были же причины — и весьма существенные, что бы вы об этом ни думали.
Медленная судорога прошла по серому лицу Абалкина, оно вдруг потеряло твердость и словно бы обвисло.
— Я не хочу об этом говорить, — громко и хрипло произнес он.
— Очень жаль, — сказал Экселенц. — Нам это очень важно.
— А мне важно только одно, — сказал Абалкин. — Чтобы вы оставили меня в покое.
Лицо его сделалось, как прежде, твердым. Глаза вновь полузакрылись, он снова сделался спокоен.
Экселенц заговорил — теперь уже совсем другим тоном:
— Лева, разумеется, мы оставим вас в покое. Но я умоляю вас: если вы вдруг почувствуете в себе что-то непривычное… непривычное ощущение какое-нибудь… какие-нибудь странные мысли… просто больным вдруг себя почувствуете… Умоляю вас, сообщите об этом. Ну, пусть не мне, Горбовскому, Комову, Бромбергу, в конце концов…
Тогда Абалкин повернулся к нему спиной и пошел к двери. Экселенц почти кричал ему вслед, протягивая руку:
— Только сразу же! Сразу! Пока вы еще землянин! Пока вы не превратились в автомат! Пусть я виноват перед вами, но Земля-то перед вами не виновата ни в чем! ..
— Сообщу, сообщу, — пренебрежительно сказал Абалкин через плечо. — Лично вам сообщу.
Он вышел, аккуратно притворив за собой дверь.
Несколько секунд Экселенц молчал, вцепившись руками в подлокотники кресла. Он напряжено прислушивался. Потом скомандовал вполголоса:
— За ним. Ни в коем случае не упускать. Я буду в Музее.
Выйдя из здания КОМКОНа, Лев Абалкин праздной походкой проследовал по улице Красных Кленов, зашел в кабину уличного видеофона и с кем-то переговорил. Разговор длился две минуты с небольшим, после чего Абалкин, все так же неторопливо, заложив руки за спину, свернул на бульвар и устроился там на скамейке возле постамента с барельефом Строгова.
Он очень внимательно прочитал все, что было высечено на постаменте, потом рассеяно огляделся и некоторое время сидел в позе человека, отдыхающего от тяжелой работы: раскинул руки поверх спинки скамьи, откинул голову и вытянул на середину аллеи скрещенные ноги.
К нему собрались белки, одна прыгнула на плечо и ткнулась мордочкой ему в ухо. Он громко рассмеялся, взял ее в ладони и, подобрав ноги, посадил на колено. Белка так и осталась сидеть. Кажется, он разговаривал с нею.
Солнце только что взошло, улицы были почти пусты, а на бульваре, кроме Абалкина, не было ни души.
Максим наблюдал за ним из укрытия.
дополнительная информация здесь
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Похожие публикации -