Он с ожесточением взбил подушку, перевернул ее другой стороной, чтобы было прохладнее, и снова лег.
— Ничего, Умэ-тян, — сказал Мотоути. Его костлявая рука легла на плечо девочки. — Ничего. Не надо так… отчаиваться. Ведь Кубосава-сан не впервые теряет сознание, правда?
— У него теперь желтуха. Они говорят, что такой желтухи никто… никто…
Она всхлипнула и прижала рукав к глазам.
— Ну… ничего. Простите, что я плачу. Вам ведь тоже очень плохо. Вот, смотрите, мне дал господин студент из хиросимского отделения…
Умэко вытянула из-за пазухи свернутый в трубку журнал.
На большой, во всю страницу, фотографии Мотоути увидел нечто, напоминающее исполинский одуванчик или круглый ком ваты, поднявшийся над облаками на корявой черной ножке. Подпись под фотографией гласила: «Огненный шар, образовавшийся после взрыва водородной бомбы. Диаметр шара — около восьми километров».
— Дрянь какая, — сказал Мотоути. — А что это за черный столб?
— Господин студент говорил, что это и есть туча пыли, которая поднялась от взрыва. «Пепел Бикини». Он говорил, что шар уходил все выше вверх и тянул тучу за собой. А потом… она рассыпалась…
— Дрянь какая, — проговорил Мотоути и вернул журнал.
— Ну, зачем это было нужно? — вырвалось у Умэко. Она закрыла лицо ладонями и выбежала из палаты.
Журнал остался на полу возле койки механика. Некоторое время все молчали. Сэндо Тотими угрюмо таращил крохотные острые глазки. Хомма подозрительно засопел, уставившись куда-то в угол.
ПАЛАТА 311
— Удзуки-сан! Удзуки-сан!
Профессор с трудом раскрыл глаза и сел на кровати. За окном кабинета было темно, на потолке застыл световой квадрат от наружного фонаря.
— Удзуки-сан! Вы проснулись?
— Да, да, в чем дело?
— Кубосава опять плохо. Слабеет сердце.
— Иду! — Удзуки неловко поднялся на ноги и взглянул на часы. Четверть второго. Значит, он проспал всего полчаса. Полчаса за последние двое суток. Но сон уже улетел от него. Он наскоро причесался и вышел в коридор. Ковровая дорожка заглушала шаги. У двери в палату он помедлил, машинально разглядывая табличку с номером 311. Палата номер 311. Уже несколько месяцев внимание всей Японии приковано к этой палате. Да и только ли Японии?..
В палате было очень светло и немного душно. Посредине, на койке, головой к южной стороне, лежал укрытый простыней Кубосава. Его желтое, с пепельным оттенком лицо отчетливо выделялось на фоне безукоризненно белого постельного белья. Глубоко в нос уходил резиновый шланг от кислородного датчика, стоявшего рядом на столике со стеклянной крышкой. С другой стороны у койки стояли две женщины и девочка: жена Кубосава — Ацуко, теща Киё и старшая дочь Умэко. Все трое смотрели на больного широко открытыми, застывшими глазами. Врач, видимо, только что проверявший пульс, засовывал в карман хронометр.
— Пульс пропадает, — шепотом ответил он на вопросительный взгляд Удзуки.
— Кислород?
— Непрерывно.
— Температура?
— Тридцать шесть. Думаю, скоро упадет еще ниже.
— Введите тонирующее.
Пока врач готовил шприц, Удзуки отошел к окну, откинул портьеру. На подоконнике лежала груда бумаг. Это были телеграммы с выражением соболезнования, с призывом не терять надежды, с наивными, но искренними советами. Удзуки взял одну из них. «Как это могло случиться? Что можно поделать, если не в силах человеческих помочь вам? Неподалеку от нас есть храм, в нем имеется каменная статуя Будды, именуемая «Геге-сам». Если потереться с молитвой больным или ушибленным местом об эту статую, то болезнь как рукой снимет. Я сам испытал это. Особенно, как говорят, таким способом хорошо изгонять злого духа из печени, Не теряйте надежды, держитесь твердо…»
— Готово, Удзуки-сан.
Удзуки бросил письмо и вернулся к больному. Прошло четверть часа. Тонирующее не помогло. Дыхание Кубосава становилось все слабее и слабее, пульс уже едва прощупывался.
Ацуко склонилась над мужем, и слезы закапали из глаз на его лицо, подушку, простыню. Она обтерла их платком, всхлипывая:
— Спасите его! Спасите его!
Удзуки приказал служителю срочно вызвать Нортона. Потом увеличил подачу кислорода. Впрочем, он понимал, что это бесполезно. В сущности, Кубосава был уже мертвецом, и Удзуки знал, точнее, чувствовал это по неуловимым внешним признакам. «Первая жертва водородной бомбы», пришло ему в голову. Взгляд его случайно встретился со взглядом Умэко. Он поспешно отвел глаза и с ненужной энергией принялся готовить вторую инъекцию. В отяжелевшей от бессонницы голове копошились обрывки мыслей: «Пока пациент жив, врач не должен… Бедная девочка… Нортон намекал, что кое-кто в США очень рассчитывает на мое искусство. От спасения Кубосава зависит многое… очень многое. Когда начался последний приступ у Кубосава? Кажется, двадцать первого. А сегодня двадцать третье… Утро двадцать четвертого. Да, двадцать четвертое сентября 1954 года, дата смерти первой в мировой истории жертвы водородной бомбы. Неужели будут и другие?»
— Здравствуйте, Удзуки-сан!
Удзуки вздрогнул и чуть не выронил шприц. Перед ним стоял Нортон.
— Плохо? — спросил он, показывая глазами в сторону постели.
Удзуки кивнул.
— Думаю, это конец, — по-английски сказал он
Нортон долго возился около умирающего, мял ему руки, щупал через каждые пять минут пульс, открывал веки и заглядывал в мутные неподвижные зрачки. Он что-то записывал, делал какие-то уколы, брал кровь. Удзуки безучастно следил за ним. Для него было ясно, что дело проиграно.
Рассветало. Удзуки не опустил портьеры, и к желто-белому электрическому свету примешалась серая слезливая муть осеннего токийского неба. Палата была невелика, и в ней стало душно. Удзуки захотелось курить. Выходя из палаты, он слышал, как Ацуко, плача навзрыд, спрашивала Нортона:
— Неужели его уже ничем нельзя спасти?
Он закрыл за собой дверь, откинул полу халата и достал портсигар. Глаза его остановились на табличке с надписью «311». Он отвернулся.
Механизм оспаривания в суде договора дарения на дом . Материалы, используемые для покрытия искусственного камня
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Похожие публикации -