ПЕПЕЛ БИКИНИ

— Разве заказ военный? — крикнул кто-то, и Чарли и Дик вздрогнули, узнав голос негра Майка.
— Не все ли вам равно, военный заказ или гражданский? — Болл сунул руки в карманы и поднялся на цыпочки. — Ваше дело — хорошо работать, получить свои денежки и ехать домой. Ведь так?
Никто не возражал.
— Так вот, полковник Смайерс будет следить за ходом работ в качестве представителя заказчика, и все мы будем подчиняться ему, следовать его указаниям и распоряжениям.
— Что мы здесь будем строить? — спросил Майк, проталкиваясь в передние ряды.
Болл переглянулся со Смайерсом. Смайерс поджал губы, надвинул на глаза фуражку и громким и резким голосом сказал:
— По поведению этого черного парня я вижу, что ваши люди не совсем хорошо понимают положение. Прошу внимания, ребята! Первое, что вам следует запомнить, и крепко запомнить притом, это следующее: хоть вы все и вполне штатские, но заказ выполняете военный. Поэтому мы не потерпим здесь никаких таких… — он пощелкал пальцами, не нашел нужного слова и махнул рукой в сторону Майка, — мы примем меры к тому, чтобы подобные демонстрации не повторялись. На этом острове будет царить добрая военная дисциплина. Никаких лишних вопросов. Никаких сомнений. Никаких разговоров в укромных местечках. Беспрекословное повиновение и готовность выполнить любое приказание. Второе: работа строго секретная и должна храниться в тайне. Никаких отпусков, никаких писем домой. О состоянии вашего здоровья ваши родные могут узнавать в конторе «Холмс и Харвер», где вас нанимали. Всякое нарушение будет беспощадно караться. Всё. Теперь — за работу.
Ошеломленная толпа медленно разошлась.
— А что я говорил! — не обращаясь ни к кому, сказал Майк.
Потянулись дни, насыщенные жутким душком тайны и какой-то обреченности. Людей будили в шесть часов утра, затем был часовой перерыв на обед, и работа продолжалась до полной темноты. Кормили сытно, но однообразно и невкусно. Выходных дней не было, только по субботам отдых объявлялся на три часа раньше, и каждому выдавали по бутылке скверного виски. Субботние вечера показались бы постороннему сущим адом. Всевозможные обиды, действительные и мнимые, накопленные за всю неделю и потонувшие было в отупляющей усталости, всплывали тогда наружу и выливались в ожесточенные драки. Кто-то невидимый умело и без промаха направлял эти взрывы пьяной энергии в русло национальной розни. Мексиканцы бились с американцами, негры с мексиканцами и китайцами, все — друг с другом. Между дерущимися, покрикивая для порядка, но ни во что не вмешиваясь (разве только, если дело доходило до убийства), расхаживали патрули с буквами «МР» [знаки военной полиции США] на пробковых шлемах. К концу первого месяца вдруг выяснилось, что регулярно и самым страшным образом оказываются избитыми те немногие, кто имел какие-либо столкновения с администрацией. Негру Майку два раза приходилось отлеживаться по нескольку дней, причем оба раза он получал удары чем-то тяжелым сзади по голове.
— Не знаю, как это получается, парни, — недоуменно тараща синеватые белки, говорил он. — Не люблю драться и не дерусь никогда, правду говорю, вы сами знаете. Всегда даже разнимаю, если кто дерется. И вот тебе… Выпил свою бутылочку, пошел по берегу поискать удобного местечка поспать. Вдруг — бац! — и ничего не помню.
— Это всё потому, что ты не держишь язык за зубами, негр, — значительно сказал Чарли.
— Хотел бы я поймать одного такого молодчика, что налетает со спины, — Майк посмотрел на свои сжатые кулаки, потом осторожно потрогал чудовищный синяк под глазом. — Сильно звезданул проклятый «чако», — смеясь, добавил он. — Ну, и я приложился к нему. Сегодня он весь день ничего не ест.
— Всё-таки тебе, Майк, следует быть поосторожней. Ты хороший, веселый негр, лучший, пожалуй, из всех негров, которых я знал. Но третьего раза тебе не пережить, заметь, — и Чарли не спеша пошел прочь.
Майк невесело оскалил белые зубы и пошел за питьевой водой.
Чарли оказался прав. Однажды воскресным утром тело несчастного Майка нашли на берегу среди обломков коралловых глыб. Негр лежал наполовину в воде, лицом вниз, руки его были скручены за спиной проволокой, на затылке зияла страшная рана. Это было не первое убийство на острове, ибо одуревшие от жары и спирта люди дрались иногда чем попало, но, конечно, никому не пришло бы в голову связать противника перед тем, как раскроить ему череп, а затем для верности подержать его лицом в воде. И все же администрация, повидимому, не усмотрела в этом случае ничего необычного. Мало того, Чарли и Дику показалось даже, что дело стараются замять. Труп закопали в северной части острова и насыпали над неглубокой могилой кучу песку. После похорон Чарли решительно сказал:
— Будь я проклят, если открою рот для разговора о чем-либо, кроме денег и жратвы. Будь я проклят.
И добавил без видимой связи с этим энергичным высказыванием:
— Через месяц моему мальчонке исполнится четыре года.
. Между тем пришли еще два транспорта и привезли новые партии рабочих, стальных балок, баллонов с кислородом, проволоки, виски и консервов. Темп работ заметно усилился. Посредине острова вырастало исполинское сооружение из стали и металлических тросов. По вечерам его кружевная ткань причудливыми пятнами ложилась на стены и крыши рабочих бараков. От зари до зари на нем копошились десятки электросварщиков, вокруг него возилась у лебедок и громадных катушек с тросами почти половина всей рабочей армии острова. Стальная башня росла на глазах, и было очевидно, что основные усилия строительства были сконцентрированы здесь.
Происшествие с Майком забывалось, и не только потому, что убитый был «хоть и хороший парень, но всё-таки негр». Страшная отупляющая усталость не способствовала развитию активной мысли у людей, подобных Дику и Чарли, а такими здесь были почти все. Начальство спешило и не считалось ни с чем. Работа с утра до ночи, зачастую и ночью, при свете луны и прожекторов, солнце, омерзительная затхлая вода в цистернах — этого было достаточно, чтобы убить в этих людях интерес ко всему, кроме сна и прохлады. Они сдались без сопротивления. Никто больше не смеялся, не пел, не шутил. По субботам торопились напиться и поскорее заснуть. Даже расовая неприязнь почти погасла и проявлялась только в ленивой перебранке. Так прошли последние недели этих двух с половиной месяцев.
И вдруг наступил перерыв. Утром одиннадцатого февраля никто не будил, не понукал, не грозил. Можно было спать. Можно было бродить по раскаленному бетону или сидеть на берегу, опустив в воду натруженные ноги. Можно было валяться в тени загадочной стальной башни.