ПЕПЕЛ БИКИНИ

Узнать и понять умные вещи никогда не поздно. Больных нередко посещали разные делегации, члены благотворительных обществ, корреспонденты газет. Все они досмерти надоели больным своими однообразными вопросами, бесконечными выражениями елейных соболезнований и просьбами в миллионный раз повторить со всеми подробностями рассказ о взрыве. Единственное облегчение доставляли письма. Они сотнями приходили со всех концов света, украшенные разноцветными марками с изображениями неизвестных людей, событий и животных, городов, гербов и памятников, покрытые черными, синими и красными штемпелями. Беря в руки конверт, исписанный странными незнакомыми знаками, Ямамото старался представить себе того, кто послал его. Прямые строчки европейских алфавитов вызывали в его воображении образы веселых моряков с иностранных судов, заходивших иногда в Яидзу; причудливая арабская вязь — черных людей в белых одеждах, каких можно было видеть в некоторых американских кинобоевиках восседающими на верблюжьих горбах; сплошные заборы индусского письма напоминали о старике-меняле, встреченном когда-то в детстве. Но приходили переводчики, и всё менялось. Письмо из Англии писала группа преподавателей средней школы. Письмо из Австралии — старый профессор-химик. Большой конверт с маркой, на которой было изображено удивительно красивое здание, утопающее в зелени, пришло из загадочной России — его прислали студенты. Индус оказывался юрисконсультом профсоюза строителей, араб — рабочим. Письма были короткие и длинные, цветистые и сдержанные и сухие, но все они, все эти сотни конвертов разных цветов и размеров, заключали в себе одни и те же идеи: призыв держаться и пожелание скорейшего выздоровления, возмущение виновниками и ненависть к ним, утверждение необходимости запретить навсегда ужасное оружие, предотвратить навсегда угрозу миру. «Вы не одни в вашей беде! Мы скорбим вместе с вами! К ответу преступников!» — кричали странички, слетевшиеся к несчастным рыбакам со всех стран мира. Первые месяцы только они и скрашивали страшные страдания пациентов профессора Удзуки.
Но однажды в палату пришли трое рабочих и передали привет от своих товарищей по заводу. От них не пахло ни духами, ни дорогим табаком, они не ахали и не задавали глупых вопросов. Беседа шла легко и свободно. Скоро получилось так, что из больных говорил, вернее задавал вопрос за вопросом, один Ямамото. Остальные с живейшим интересом следили за разговором, удивляясь бойкости обычно угрюмого механика. На многие вопросы посетители ответить не смогли и обещали разузнать «у старших товарищей» и зайти снова. Обещание свое они выполнили, причем принесли с собой пачку газет и брошюр. И Ямамото принялся читать. С глаз его словно сползла пелена. Теперь он знал, что нужно делать. Как-то он сказал с угрюмой убежденностью:
— Если выйду отсюда живым, буду бороться до конца своих дней.
Рабочие переглянулись, и один из них заметил мягко:
— Конечно выйдешь, какие могут быть сомнения, но пока тебе надо лечиться. Но если ты твердо решил бороться, то ты можешь начать делать это, не выходя отсюда.
На следующий день он развернул и положил перед Ямамото исписанный лист бумаги. Механик дважды прочел текст, сначала бегло, затем медленно и внимательно.
— Это очень правильно, — проговорил он. — Очень правильно. Только почему этого не сделали раньше?
— К сожалению, — сказал рабочий, — очень многие не понимают самых простых вещей, пока это не затрагивает их личных интересов. Вспомни хотя бы себя…
— Вы правы, вы правы, — смущенно согласился Ямамото. Он приподнялся на локтях и крикнул:
— Эй, друзья! Сэндо! И ты, Масуда! И вы, господин Цуцуи! Смотрите, вот воззвание с требованием запретить водородную бомбу. Мы должны подписать его.
Сэндо неприятно усмехнулся.
— Этими воззваниями занимаются эти… как их… коммунисты и разные бездельники, — сказал он. — Это не наше дело.
— Ничего подобного, — посетитель живо повернулся к нему, — коммунисты здесь ни при чем, хотя, разумеется, они тоже целиком и полностью поддерживают такое дело. Но так делают все честные люди. Заметьте, пока это производится только у нас, в Японии. А не сегодня завтра такие воззвания будут подписывать во всем мире.
— Ну и пусть подписывают…
— Уж кто-кто, а мы-то обязаны подписать, — еле сдерживая себя, сказал Ямамото. — Нельзя допустить, чтобы наше несчастье повторилось еще с кем-нибудь. Я подпишу, а вы — как хотите.
— Погоди, ну что ты делаешь, Тюдзи! — сэндо в волнении размахивал руками и перешел с хрипения на сиплый визг. — Ты губишь всех нас! Ведь нам не возместят убытки, не заплатят и иены…
— Дурак, — сказал механик сквозь зубы, торопливо выводя иероглифы своего имени.— Смотри! — он ткнул пальцем в сторону тумбочки, на которой лежала сегодняшняя почта. — Весь мир заботится о тебе и выражает тебе сочувствие. Но ты, ты потерял стыд! И если бы я мог сползти с койки…
— Нет, так нельзя, — вступился рабочий. — Подпись эта — дело совершенно добровольное. Это дело совести каждого японца.
— Значит, видно, это не дело сэндо. А вы как? — Ямамото повернулся к Масуда и Цуцуи.
Масуда поспешно протянул руку за карандашом. За ним расписался и капитан. Возвращая воззвание рабочему, он с усмешкой сказал механику:
— Не трогай сэндо, Тюдзи. Он — другой человек и многого не понимает. К тому же, кажется, он пострадал не так сильно, как остальные.
Сэндо злобно сплюнул и потребовал карандаш. Расписавшись, он отвернулся к стене и до самого вечера не говорил ни слова. Но после ужина он пробормотал, глядя в потолок:
— Кто знает? Может быть, это всё-таки поможет?
С тех пор прошло больше двух месяцев. И сейчас, глядя на струйки дождя, стекающие по стеклу, Ямамото с грустной гордостью подумал о том, сколько нового он узнал и понял за это время.
Дверь тихонько скрипнула. Ямамото скосил глаза и увидел Икэда, одного из немногих ходячих. Профессор Удзуки в свое время объяснил, что Икэда пострадал меньше других благодаря своей чистоплотности: во время плавания он два-три раза в день тщательно мылся с мылом. Икэда осторожно присел на край койки Ямамото.
— Слыхал? — вполголоса спросил он. — Кубояма опять очень плохо. Снова потерял сознание. Я подслушал, врачи говорят, что надежды мало. Неужели он умрет?
Ямамото не ответил. Лежавший на соседней койке Масуда открыл глаза и спросил:
— А что говорит Удзуки-сан?
— Не знаю, — отозвался Икэда. — Его там не было. Но всё равно, другие врачи тоже что-то понимают, не правда ли?
— Понимать-то они, конечно, понимают, но больше всех в этих делах понимает профессор Удзуки-сан, — прохрипел сэндо. — Американцы тоже понимают в этой болезни, но от них ничего не узнаешь. Они трещат на своем птичьем языке так быстро, что ничего невозможно разобрать…
Он с ожесточением взбил подушку, перевернул ее другой стороной, чтобы было прохладнее, и снова лег.
— Жарко очень… А ведь неплохо будет получить миллионов по сто!
— Какие там деньги! Живыми бы только выйти… — простонал Масуда.