— Погодите, — говорит писатель. — ноги что-то… Шалят…
— Что это было? — спрашивает профессор, необорачиваясь.
Писатель нервно хихикает, проводник говорит:
— Не знаю я… Было и прошло, и слава богу. — и шипит, озираясь: — экое дрянное место!
Они расположились в тени маскировочной сетки. Проводник разливает в протянутые стаканчики спиртное. Все выпивают.
— Как у вас аппетит, профессор? — спрашивает писатель, с отвращением откусывая от крутого яйца.
— Признаться, неважно, — отзывается тот.
— Пива бы сейчас, — вздыхает писатель. — холодненького! В глотке пересохло.
Проводник сейчас же разливает еще по стопке. Профессор осторожно спрашивает его:
— Долго нам еще?
Проводник молчит, а потом угрюмо отвечает:
— Не знаю.
— А по карте?
— А что по карте? Потом, разве это карта? Масштаба нет. Дикобраз, правда, за двое суток обернулся, так то дикобраз.
— Какой дикобраз? — спрашивает писатель.
Проводник усмехается, неторопливо закуривает.
— Дикобраз — это, брат, не нам чета. С первых дней начал, меня водил, когда я подрос. Большой был человек. Ас.
— А почему — был? — спрашивает писатель. — он что…
— Во-во. То самое. Уходил вдвоем-втроем, а возвращался один. Вот вам бы с ним сходить… — он неприятно смеется, переводя взгляд с профессора на писателя и обратно. — а, впрочем, досюда бы вы и с ним дошли. Ладно! — обрывает он себя. — вы как хотите, а я присплю немного. Да не галдите здесь… И не вздумайте здесь разгуливать…
Проводник засыпает, положив голову на рюкзак, а про фессор с писателем, прислонившись спинами к глиняному откосу, курят и беседуют:
— А что с ним все-таки случилось, с этим асом? — спрашивает писатель.
— Он единственный, кто до места добрался и вернулся, — отзывается профессор. — вернулся и в два дня разбогател… — профессор замолкает.
— Ну?
— А потом повесился. Через неделю.
— Почему?
Профессор пожимает плечами.
— Темная история. Он снова собирался туда, вдвоем с… Нашим… Наш пришел к нему в назначенное время, а дикобраз висит. А на столе карта и записка с пожеланием всяческих успехов.
— А может быть, наш-то его и… Того?
— Да. Он может, — легко соглашается профессор.
Некоторое время они молча курят.
— А как вы полагаете, профессор, это самое место действительно существует? Где сбываются желания…
— Дикобраз разбогател. Он всю жизнь мечтал стать богатым.
— И повесился…
— А вы уверены, что он шел за тем, чтобы разбогатеть? Дикобраз этот? Он что, говорил кому-нибудь, зачем он ходил в зону? Просто на самом деле человек никогда не знает, чего он хочет. Существо сложное. Голова его хочет одного, спинной мозг — другого, а душа третьего… И никто не способен в этой каше разобраться. Во всяком случае, здесь речь идет о сокровенном. Вы понимаете? О сокровенном желании!
— Это верно, — говорит писатель. — это очень верно вы говорите. Давеча вот я сказал, что иду сюда за вдохновением… Вранье это. Плевал я на вдохновение…
Профессор с любопытством смотрит на него.
Писатель помолчав продолжает:
— Хотя, может быть, и в самом деле за вдохновением… Откуда я знаю, как назвать то, чего я хочу? Это какие-то неуловимые вещи: стоит их назвать, и их смысл исчезает, тает. Как медуза на солнце. Видели когда-нибудь?
Профессор опускает глаза и принимается рассматривать свои грязные обломанные ногти.
— Ну-ну. Кстати, должен вам сказать, что вам… Именно вам вообще ходить туда противопоказано.
Писатель лицемерно кивает.
— Ну да, ну да… Я, конечно, не ученый… Вот вы — другое дело! Вы в самом деле ученый? Тогда конечно! Эксперимент, факты… Истина в последней инстанции. Только, по-моему, фактов не не бывает. Их вообще не бывает, а уж здесь, в зоне, и подавно. Здесь все кем-то выдумано, неужели вы не чувствуете? Все это чья-то идиотская выдумка! Нам всем морочат голову. Кто — непонятно. Зачем? Тоже непонятно.
— А может быть, все-таки интересно узнать: кто и зачем?
— Да не в этом дело! «Кто и зачем»? Что толку от ваших знаний? Чья совесть от них сделается чище? Чья совесть от этого заболит? Моя? У меня нет совести, у меня есть только нервы. Обругает какая-нибудь сволочь — рана. Другая сволочь похвалит — еще рана… Им ведь все равно, что я пишу! Они все сжирают! Душу вложишь, сердце свое вложишь — сожрут и душу и сердце. Мерзость вынешь из души — жрут мерзость… Им все равно, что жрать. Они все поголовно грамотные, у всех у них сенсорное голодание… И они все жужжат, жужжат вокруг меня журналисты, редакторы, критики, бабы какие-то непрерывные… А потом они хвастаются перед мужьями, что я соизволил с ними переспать! И все они требуют: давай, давай! И я даю, а меня уже тошнит, я уже давным-давно перестал быть писателем… Какой из меня к черту писатель, если я ненавижу писать, если для меня писание — это мука, постыдное неприятное занятие, что-то вроде болезненного физиологического отправления…
Он замолкает внезапно и некоторое время лежит с закрытыми глазами. Лицо его подергивается.
— Я ведь думал раньше, что я им нужен, — продолжает он тихо. — я верил, что кто-то становится лучше и честнее от моих книг. Чище, добрее… Никому я не нужен. У меня один особняк за душой. С баней. Я сдохну, а через два дня меня забудут и станут жрать кого-нибудь другого. Разве можно все это так оставить? Я хотел переделать их по своему образу и подобию. А они переделали меня по своему. Это раньше будущее было только повторение настоящего, и все перемены маячили где-то за далекими горизонтами. А теперь нет никакого будущего. Оно слилось с настоящим. А разве они готовы к этому? Я пытался подготовить их, но они не желают готовиться, им все равно, они только жрут.
— Темпераментно… — медленно говорит профессор. — оч-ень темпераментно… А ведь вы готовы облагодетельствовать их всех, господин писатель!
— А ну вас совсем! — не раскрывая глаз, отзывается тот.
https://mikizol.ru/products/mkrp-340/ огнеупорная плита мкрп 340.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
Похожие публикации -