АНДРЕЙ ЛАЗАРЧУК
СЕНТИМЕНТАЛЬНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
НА ДВУХМЕСТНОЙ МАШИНЕ ВРЕМЕНИ
(Время и герои братьев Стругацких)
Художник Яна Ашмарина
c Текст. А. Лазарчук, 2000
c Оформление. Я. Ашмарина, 2000
Этого я все-таки не ожидал. Было больно, но не очень, и
тем поразительнее оказался вид глянцевой синевато-малиновой
кожи с вдавленным в нее рисунком грубых обмоток и верхней
части ботинка. На ощупь кожа была горячая и липкая. Повто-
ряю: боль была вполне терпимой, но от одного только прикос-
новения к опухоли меня начинало мутить. И, чтобы отвлечься,
я стал смотреть по сторонам.
Лиловые лбы выпирали из склона напротив, и в тенистых
ложбинах еще лежал снег. Елки казались игрушечными. Вершины,
плоские, срезанные доисторическим морем, устилали заросли
карликовой березы и багульника. Левее и ниже, видимое едва
только на треть, чернело озеро в полукружии обледенелых ба-
зальтовых скал; сверху падала тонкая замедленная струя - там
было второе озеро, верхнее, вровень со мной, а потому недос-
тупное взгляду; а за ним было третье, у самой пяты ледника.
Ледника Черышева. Названного так в честь Леонида Черышева,
моего пра-прапра-прадеда. Пра-пра-пра-пра-прадеда Дашки.
Но он-то дошел до него. И не в мае - а в марте. Когда
здесь еще снег и ночью минус двадцать с ветром. И вместо па-
латки у него был лишь кусок брезента... Я же - совершенно
точно - не дойду.
Ну, не повезло... Бывает.
Здесь, на плоском широком гребне, царила карликовая бере-
за - пока без листвы. И несколько завязанных узлами горных
сосен. Японцы любят выращивать такие в горшках. Они называют
их "бонсай". Одно деревце живет у меня дома. Деревцу больше
лет, чем мне. Его привез отец моего друга Канэко. Я видел
мало отцов, которые настолько не походили бы на детей. Отец
был на голову выше сына и раза в два тяжелее. Лицо у него
было совершенно неподвижное. Очень твердое лицо. Он ездил по
всей Земле и развозил его друзьям такие деревья.
Я не догадался сам, а потом кто-то из ребят сказал мне,
что отец прилетел на Радугу сразу же после катастрофы, с
первой волной спасателей, нашел остатки глайдера, в котором,
наверное, сгорел его сын, и собрал то, что могло быть пеп-
лом. И подмешал этот пепел в почву, к корням маленьких де-
ревьев. Вполне возможно - какая-то частичка Канэко живет
сейчас в моем доме в виде деревца, которое старше нас обо-
их...
Почему бы нет? В этих древних верованиях - своя немалая
прелесть.
Послышался шорох осыпающейся каменной мелочи, и внизу по-
казалась задранное Дашкино личико. Оно совсем осунулось и
почти исчезло, остались веснушки, глаза и зубы.
- А ручей рядом! - крикнула Дашка.- Там только трудно до-
тягиваться, потому что камни! Поэтому я долго! А еще там ло-
пух растет! Он опухоль снимает!
- Это замечательно,- сказал я.- У меня будет компания. А
то обидно быть единственным лопухом в округе. Спасибо,
дщерь.
- Как ты меня обозвал?! - обиделась она полушутливо. Она
обижается полушутливо всегда: и когда шутит на полторы тыся-
чи оборотов, и когда сердится по-настоящему.
- Дщерью,- сказал я.- Что по-старорусски значит "дочь". В
конце концов, не на машине ли времени мы странствуем? А зна-
чит, надо соблюдать условности. Но если тебе это обидно...
- Дщерь,- сказала она.- Дверь и щепа. Дверь в щепки. Или:
дверь и щель. Склонность к незаметному исчезновению.
- Это точно,- сказал я.- Они такие. Только отвернись, а
их уж нет...
Я распаковал аптечку. Вот: настоящие хлопковые бинты, об-
валенные в настоящем гипсе. Надо сложить из них что-то вроде
полотенца, потом смочить водой и примотать к ноге. И - до-
вольно долго сидеть, пока все это просохнет.
Короче, о теплой ночевке сегодня придется забыть.
Я с тенью сожаления посмотрел на Дашку, потом - на брас-
лет. Достаточно лишь активировать его...
И через пятнадцать минут здесь будет кремового цвета коп-
тер с вежливыми киберами или даже вполне живым врачом-стаже-
ром, дежурящим на горноспасательной базе. Но тогда цель наша
с Дашкой останется не достигнутой - а скорее всего, и вообще
недостижимой...
Это не перелом, сказал я себе твердо. Это никак не может
быть переломом. Потянул связки - и все.
Сделаем лишнюю дневку. А потом - доковыляем потихоньку.
И следующие полчаса, пока я складывал, смачивал, обклады-
вал, накручивал и оглаживал, я повторял себе строго: не пе-
релом. Не перелом.
Дашка смотрела на меня и страдала. Но молодчина - страда-
ла она молча.
Потом она сбегала вниз еще раз и вернулась с несколькими
сухими сучьями то ли сосны, то ли арчи. Сопя, разделала их
топориком, сложила костерчик и с первой спички разожгла. С
этим у нее все было в порядке.
В тепле костра гипс затвердел до звона - ногу же стало
дергать и давить, пока еще терпимо, но с намеком на трудную
ночь.
Хорошо бы все же спуститься к воде и траве...
Ботинок пришлось распластать и подвязать снизу - шнурком
и обмоткой. Потом, опираясь на альпеншток, я встал. Перенес
тяжесть на больную ногу.
Уф-ффф...
Впрочем, я ожидал худшего. Боль ударила вверх, до колена
- но тупая, темно-красная. Можно терпеть.
Можно терпеть и можно шагать.
И я пошел. Шаг, два, десять... Поворот. Обратно. До рюк-
зака.
Дашка молча выгребала из него банки и перекладывала в
свой.
- Э! Мы так не договаривались!
- Ну и что?
В два приема - зло - закинула свой рюкзак на плечи и
встала, вызывающе меня рассматривая. Полтора конопатых метра
железного упрямства.
- Да, действительно... Обстоятельства изменились...
Я привел в порядок темную разворошенную обитель банок,
сухарей и запасных носков, прикрепил сверху палатку и спаль-
ники. Вздел сооружение на спину, стараясь при этом не терять
равновесия.
- Веди, Тенсинг.
- Кто-о? - с величайшим подозрением прогнусила Дашка.
- Чему вас только учат. Тенсинга не знаешь.
- Нас хорошо учат! А ты, может быть, неправильно произно-
сишь. Ну кто это, кто?
- Первый человек на вершине Эвереста.
- А кто же тогда был сам Эверест?
Действительно...
- Кажется, это был какой-то английский...
- Смотри,- сказала вдруг Дашка и остановилась, показывая
вниз.- Тропа. Наверное, козья, да? Козы ходят к ручью...
- Возможно.
Я прикинул направление. И так и сяк выходило, что тропы
этой нам не миновать. А здесь к ней, похоже, спуститься дос-
таточно легко.
В горах надо ходить по тропам. Какими бы извилистыми они
на первый взгляд ни казались, а всегда являют собой кратчай-
ший путь от точки А до точки Б. Если, конечно, путь измерять
расходом сил.
Это так. Но когда я ступил, наконец, на эту тропу, в гла-
зах моих было черным-черно, а пот тек струями по спине и бо-
кам. Чудом, нелепым чудом дошел я... преодолел сто метров -
вниз по склону...
Но в то же время я понял вдруг, что дойду.
Главное - пореже останавливаться.
Дашка топала гордо, и чувствовалось, что ей стоит больших
сил не жалеть меня вслух.
Так прошел час. Потом - два и три. Тяжелее всего было на-
чинать движение после отдыха.
Потом мы - вместе с тропой - стали пересекать снеговую
линзу, и я провалился. Удача еще, что успел выдернуть аль-
пеншток и, перехватив за середину, упасть на него грудью.
Палка да рюкзак за спиной сработали как тормоз. Ноги, одна-
ко, болтались над пустотой, и сколько там - полметра или
пять метров - сказать я не мог...
Если больше полутора - я не вылезу.
- Дашка! - предостерегающе крикнул я, и она обернулась.-
Стой на месте! - когда она уже бросилась ко мне.
И все же реакция ее была хорошей, и здравый смысл оста-
вался где надо: она успела затормозить.
- Отойди чуть назад,- скомандовал я, и она отошла.- Сними
рюкзак. Достань веревку. Свяжи петлю на конце. Кидай мне.
Еще раз. Не замахивайся так сильно. Молодец.
Стараясь делать как можно меньше движений, я продел в
петлю правую руку.
- Теперь разматывай веревку до сухой земли. Там вобьешь
кол и закрепишь конец.
Стал мокнуть и мерзнуть живот. При моем провале полы ши-
нели распахнулись...
Вещный консерватизм предков изумлял меня все время,
сколько я занимался внераскопочной археологией. Никак нельзя
сказать, что они не понимали своего удобства и комфорта. Но
покрой и конструкция мужских панталон восемнадцатого-девят-
надцатого веков - это нечто. Или флотская офицерская фуражка
девятнадцатого-двадцатого - со всеми ее планками, пружинами
и ватными вставками. Или солдатская шинель восемнадцато-
го-девятнадцатого-двадцатого-двадцать первого...
Современники писали, что это гениальное изобретение. Ви-
димо, я просто чего-то еще не понял.
Дашка помахала мне рукой. Быстро она... Я присмотрелся и
увидел, что там торчит пенек. А-атлично...
В пару движений выбрав слабину, я попытался вытащить се-
бя.
Через десять минут я оставил эту затею...
Видимо, я вклинился в дыру так плотно, что сдвинуться мог
только вместе с тоннами окружающего меня ужасно мокрого и
тяжелого снега. Все попытки как-то расшатать себя в этой ды-
ре приводили только к тому, что я проседал чуть глубже. Это
было унизительно и страшно.
И - жарко. Пар от меня бил струями, и пот жрал глаза. И
еще громко пыхтело и стучало в ушах.
Может быть, поэтому я не сразу понял, что Дашка уже не
одна. Кто-то в черном стоял рядом с нею, подняв руку вверх -
привлекая мое внимание.
Я кое-как проморгался, помахал рукой в ответ.
- Держитесь крепче! - повторил черный человек. И я стал
держаться крепче...
- Извините,- мягко проговорил спаситель, разглядывая мое
запястье.- Трудно рассчитать силу в такой ситуации.
- Да о чем речь,- сказал я.- Просто ссадина. Затянется.
Все заживает, и это заживет. Ерунда.
- Давайте я вам помогу. Тут идти еще с километр.
- Докуда?
- Там мой дом. Надеюсь, вы не откажете мне - побыть моим
гостем?
Дашка дернула меня за рукав. Я взглянул на нее - она
быстро-быстро кивала.
- Спасибо. Только, видите ли...
- Не беспокойтесь. Дарья мне уже все объяснила. У меня
нет ни линии доставки, ни порта связи, ни нуль-Т. Так что вы
никак не нарушите свой... обет.
Он сказал это с неуловимой заминкой, а у меня вдруг слов-
но открылись глаза. Мой спаситель, высокий, широкоплечий,
загорелый и по виду очень сильный человек одет был в черную
монашескую рясу. На груди его висел грубый крест из темного
дерева.
- Пойдемте,- с легкой усмешкой (или мне показалось?..) он
забросил на одно плечо мой рюкзак, подхватил Дашкин - и за-
шагал по тропе. И мы, переглянувшись, тронулись следом, и
вновь вначале я плавал в собственной боли, а потом будто бы
вышел из нее, а она волоклась за мной следом, цеплялась и
канючила...
Мы спустились к речке, перешли ее по простому крепкому
мостику - и оказались у входа в неширокое ущельнце; из
ущелья катился ручей, прозрачный настолько, что казался дрё-
мой. Дном его были белые камни.
А через несколько минут ущельице расширилось, превратив-
шись в маленькую долину, окаймленную зеленью. На этом берегу
ручья прятался в соснах стандартный полевой модуль "Домбай",
совсем как в полевых лагерях Юнны - только на крыше вместо
обязательных антенн топорщились черные панели древних фото-
вольтов. Возле дома лежал, припав на брюхо, элегантный серо-
серебряный глайдер. А напротив, через ручей, я увидел стоя-
щие в ряд невысокие каменные плиты - десять или двенад-
цать...
Может быть, сказалась усталость. Может быть, я слишком
отвлекся на пейзаж и перестал смотреть под ноги... В общем,
подвязанный ботинок мой несчастный разболтался, ослаб - и
соскользнул с какого-то невидимого камушка в невидимую ямку.
Вспышка боли была настолько яркой и резкой, что я не просто
рухнул - а еще и заорал вдобавок.
Сознания я не терял, но несколько минут просто не мог ни-
чего замечать кругом и ни о чем думать, кроме как о ноге,
проклятой чертовой ноге...
Монах внес меня в дом на руках - это при моих-то без ма-
лого ста - и уложил прямо в прихожей (по совместительству -
кухне) на жесткий топчан, крытый шерстяным одеялом. Дашка,
подозрительно сопя, стянула ботинок со здоровой ноги, а по-
том стала помогать монаху высвобождать меня из шинели; стыд-
но, но я чуть сам не разревелся тогда и от боли, и от раст-
роганности чувств. А потом монах решительно пресек все мои
неуверенные возражения и разрезал повязку.
Что сказать? Гипс раскрошился и не держал. Сине-багровая
опухоль выросла еще больше, стопа теперь формой своей напо-
минала коровье вымя.
- Прошу извинить... может оказаться больно...
Куда уж больнее, хотел сказать я, но подумал, что это бу-
дет враньем. Вполне может быть и больнее. Впрочем, руки мо-
наха оказались бережными. Он не столько ощупывал, сколько
слушал руками. Или смотрел - судя по его же реплике:
- Я вижу по крайней мере два перелома... вот - лодыжка, а
вот - плюсневая...
Потом он поднял лицо, улыбнулся и сказал:
- Что я говорил, Леонид Андреевич?.. и новые гости пожа-
ловали...
Я запрокинул голову. В дверях, ведущих в одну из двух
комнат "Домбая", стоял высокий худощавый мужчина с котом на
плече. Свет падал на него сзади, рисуя лишь силуэт. В следу-
ющую секунду кот мягко оттолкнулся, спрыгнул на пол, а с по-
ла - мне на грудь.
- У-ух! - сказала Дашка.- Как его зовут?!
- Наполеоном,- ответил монах.- Но отзывается и на Бонни.
Кот сунул морду мне под мышку и мощно заурчал.
- Как тщательно он сегодня намывал гостей,- сказал чело-
век в дверях знакомым голосом и вышел из пятна света, так
что теперь я уже без сомнения узнал его.
- Здравствуйте, Леонид Андреевич. Мир тесен и странен...
- Простите... Я вас знаю?
- Вряд ли. Меня зовут Петр Черышев. Мы встречались дважды
- при довольно бурных обстоятельствах. Но - в толпе. Когда
была утечка в лаборатории Галати. И еще на Радуге...
- Вы были на Радуге?
- Ну... как сказать... Я был на "Стреле". Так что самое
интересное я пропустил.
- Черышев... Простите, не могу вспомнить. Тогда... тогда
все было так... нервно.
- Да, конечно. Мы сразу улетели на юг...
- На те сигналы... Да-да. Помню. Не поверите, но - этот
эпизод помню. Так, значит, это были вы?
- Не только я. Нас было два десятка.
- Конечно, конечно... - он стал всматриваться в меня, и я
понял, о чем он думает. Но помогать не стал.
Дашка обошла его и положила мне руку на плечо.
- А вы - тот самый Горбовский? - спросила она вздрагиваю-
щим голосом.
- Да вроде бы я,- ответил он.- А как вас зовут, сударыня?
- Дарья. Дарья Петровна.
- Очень приятно...
- А уж как мне-то приятно! - заявила Дашка.
Я накрыл ее руку, прижал. Спокойно, сказал про себя. Она
хотела выдернуть руку, но услышала меня и удержалась.
И вдруг Горбовский все понял. Я видел, как изменилось его
лицо.
- Мир полон странных перекрестков,- почти повторил я.
- Леонид Андреевич,- сказал монах,- раз уж вы встали -
сходите, пожалуйста, за льдом. Вы знаете, куда.
- Мм... да. Знаю. Конечно, знаю...
Он подхватил стоящее в углу ведро и вышел наружу. Мембра-
на сомкнулась за ним.
- Я плохой врач,- сказал монах.- Вернее, я совсем не
врач. Так, эмпирик...
Он замолчал. Кот распластался по мне, тяжелый, мягкий,
горячий. Казалось, он впитывает мою боль.
- Если использовать методы двадцатого века, вам придется
задержаться у меня недели на две-три,- продолжал монах.- Или
же - можно прибегнуть к активатору. У меня есть полевой бе-
та-активатор. Тогда вы сможете ходить уже завтра. Что из
этого меньше противоречит вашим принципам?
- Если всерьез - не годится ни то, ни другое. Как ты счи-
таешь, Дарья?
- Может быть,- сказала Дашка невпопад. Потом она включи-
лась: - Не знаю, папа. Это уже не игра.
- Это и не было игрой.
- Ты делаешь вид, что не понимаешь меня. Я ведь о другом.
- А ничего другого нет. Понимаешь, просто нет, и все. Те-
бе показалось.
- О чем вы? - спросил монах.
- О Леониде Андреевиче!..
- Дашка, прекрати,- сказал я.- Прекрати. Простите, у вас
есть гипс? Я не хочу выходить из того времени, но и трех не-
дель у меня нет. Если сделать более прочную повязку...
- Не получится,- сказал он.- Во-первых, у меня просто нет
гипса. Конечно, за гипсом можно слетать в Абакан... это не
будет противоречить вашему обету?.. впрочем, не важно. Самый
прочный гипсовый сапог не защитит ногу от холода, будет от-
морожение и после - гангрена. Да и размокнет он на второй
день... Поверьте, в двадцатом веке у вас здесь была бы чет-
кая альтернатива: отлежаться в тепле - или умереть. В лучшем
случае - потерять ногу. При такой вот пустячной травме. Ве-
село, правда?
Я молча кивнул. Он был прав. Хотя признавать эту правоту
не хотелось.
- Сейчас Леонид Андреевич принесет лед, обложим опухоль
льдом, потом забинтуем. А вы пока подумаете... В каком году
ваш предок был здесь?
- В тысяча девятьсот пятьдесят седьмом.
- И что, неужели он был один?
- Вдвоем. Он и мальчик-подросток. Они выжили после ка-
тастрофы маленького самолета и больше двух недель шли по го-
рам.
- И сколько же ему тогда был лет?
- Пятьдесят шесть.
- А-а! И вы решили повторить его маршрут - в ваши-то го-
ды? Извините, что об этом напоминаю, но... кости уже не те,
да и силы, наверное...
- За что же тут извиняться? Все нормально... Знаете, я
подумал вот как: будем активировать... Представим себе, Даш-
ка, что мы отлежались с месячишко в пастушеской хижине? Ты
охотилась на коз...
- Нет, я охотилась на диких горных ежиков. Все хорошо,
папка. Ты правильно придумал... - и она вдруг шмыгнула но-
сом.
- Что такое?
- Да я вдруг... Понимаешь, я вдруг представила, что прап-
ра-пра вот так же подвернул ногу... и не дошел. И некому бы-
ло его вылечить...
- Вся жизнь состоит из таких моментов,- глухо сказал мо-
нах.- Иногда мы их замечаем. Очень редко. Но именно из них
по-настоящему и состоит жизнь.
Вошел Горбовский с ведром. Неловко потоптался у входа.
- Вот... я лед принес...
- Поставьте в уголок, пусть тает. Надобность отпала, Лео-
нид Андреевич. Мы решили применить бета-активатор.
- А-а... Ну, понятно. Конечно. Да, это правильно. Вам еще
чем-то нужно помочь, Роберт? Я чувствую себя бездельником.
- Вы гость. Но, если хотите, можете приготовить ужин.
Нас, как видите, стало больше.
- Я приготовлю,- сказала Дашка.
- Но вы же еще больше гостья,- запротестовал Горбовский.
- Готовить буду я!..
- Лучше не спорьте с ней,- сказал я.- Во-первых, она
действительно умеет, а во-вторых, вам ее не одолеть. Девочки
в таком возрасте неодолимы.
Дашка просверлила меня взглядом и, вздернув короткий нос,
повернулась к маленькой плите и продуктовому шкафу-стерили-
затору.
- Мужчины,- презрительно сказала она, роясь в пакетах и
коробках.- Одни консервы...
Ночью я сквозь тяжелую дрему услышал шепот. Не помню, что
мне померещилось: какой-то зловещий заговор, наверное,- но я
стал настороженно прислушиваться, одновременно всячески под-
ражая спящему человеку. Но нет, это был не разговор, шептал
один человек, монах, и я не мог разобрать слов. Будто бы
угадывались имена: Ирина, Маргарита, Фатима, Анна-Мария...
Герман, Игорь, Денис... Впрочем, я не уверен. Я лежал и
вслушивался, а потом вдруг уснул.
К утру опухоль спала, и я даже смог, почти не опираясь на
палку, пройти до нужника и обратно. Потом - вышел на крыль-
цо.
Солнце еще не показалось над хребтом, но небо было днев-
ное. Длинные нервные облака летели высоко и стремительно,
что-то предвещая. Но что именно, я вспомнить не мог. Именно
по утрам я чувствовал, как сильно сдал за этот проклятый
год... Но воздух был сладок, и ручей - пел. Я стоял, чувс-
твуя что-то глубокое и настоящее. А потом подошел Горбовский
и встал рядом.
- Дурацкая ситуация,- сказал он тихо.- И надо бы попро-
сить прощения, но знаешь, что будет еще хуже...
- Нет,- я вдруг засмеялся; смех был скрипучий.- Хуже уже
не будет.
- Ох-хо-хо...- протянул он горестно.- Так вот всегда и
бывает. Бросаешься помогать, не думая ни о чем. И главным
образом о том, что с тобой побегут другие люди и что они то-
же - люди...
- Нас заворожило название,- сказал я.- Надежда... Надо же
было такое придумать.
- Я знал эту Надежду,- сказал он.- Ну, в честь которой...
Надежда Моргенштерн, балерина. Поплавский был влюблен в нее
всю жизнь, планету назвал... а она в его сторону даже не
смотрела. Странная была женщина... Сколько вам лет, Петр?
Он спросил это - будто в ледяную прорубь прыгнул...
- Тридцать шесть. Плохо выгляжу?
Он не ответил. Из домика вышел кот Бонапарт и стал те-
реться о мою больную ногу. Уже не такую больную...
- Интересное вы затеяли путешествие,- сказал Горбовcкий
очень не скоро.- Значащее. Я вот размышляю... Наша нынешняя
жизнь - все всерьез, но очень часто так: подойдешь к самому
краю, а там - барьер, а там - страховка, спасатели дежурят.
И вот - раз от раза - становимся слишком храбрыми, что ли.
Наглыми. А когда вдруг - ни барьера, ни спасателей, и сде-
лать уже ничего нельзя, и не отменить сделанное, и снова не
начать...
- Да.- сказал я.- Это была авантюра. Но теперь-то уж...
не бросать же на полпути. Дойдем.
- Я не об этом... - с тоской сказал он.
- А я - об этом. Только об этом.
Мы помолчали, переглянулись и пошли в дом.