Статуи на углу не было. Огромный железный человек с жабьим лицом и па-фосно растопыренными руками исчез.
III
— Так я пошел, полковник, — сказал Анджей, поднимаясь.
Полковник тоже поднялся и тяжело оперся на трость. Сегодня он был еще бледнее и казался совершенным стариком. Даже от выправки его, можно сказать, ничего не осталось.
— Счастливого пути, советник, — проговорил он. Выцветшие глазки его глядели почти виновато. — Черт возьми, в сущности, командирская рекогносцировка — это ведь мое дело…
Анджей взял со стола автомат и закинул ремень на плечо.
— Не знаю, не знаю… — сказал он. — У меня, например, такое ощущение, будто я удираю, бросивши все на вас… А вы больны, полковник.
— Да, представьте себе, сегодня… — полковник оборвал себя. — Я рассчитываю, что вы вернетесь до ночи.
— Я вернусь раньше, — сказал Анджей. — Эту вылазку я рассматриваю не как рекогносцировку. Я хочу показать этим трусливым свиньям, что ничего страшного впереди нет. Подумаешь, ходячие статуи… — Он спохватился. — Я не имел в виду упрекнуть ваших солдат, полковник…
— Пустяки, — полковник слабо махнул тощей рукой. — Вы совершенно правы. Солдаты всегда трусливы. Я ни разу в жизни не видел храбрых солдат. Да и с какой стати им быть храбрыми?
— Ну, — улыбнулся Анджей, — если бы впереди нас ожидали всего-навсего танки противника…
— Танки! — сказал полковник. — Танки — другое дело. Но вот я помню случай, когда рота парашютистов отказалась вступить в деревню, где жил известный всей округе колдун.
Анджей засмеялся и протянул полковнику руку.
— До встречи, — сказал он.
— Минуточку, — сказал полковник. — Даган!
В комнате возник Даган с флягой, оплетенной серебряной сеткой. На столе появился серебряный подносик, а на под-носике — серебряные же стопочки.
— Прошу вас, — сказал полковник. Они выпили и обменялись рукопожатием.
— До встречи, — повторил Анджей. Он спустился по вонючей лестнице в вестибюль, холодно кивнул Кехаде, который прямо на полу возился с каким-то прибором, и вышел на дышащую жаром улицу. Короткая тень его легла на пыльные потрескавшиеся плиты тротуара, и сейчас же рядом появилась вторая тень, и тогда Анджей вспомнил про Немого. Анджей глянул через плечо. Немой стоял в своей обычной позе, засунув ладони за широкий пояс, с которого свисал устрашающего вида тесак. Густые черные волосы его стояли дыбом, босые ступни были расставлены.
— Может, автомат возьмешь? — спросил Анджей.
«Нет.»
— Ну как хочешь.
Анджей огляделся. Изя и Пак сидели в тени волокуши и рассматривали схему города. Двое солдат, вытянув шеи, заглядывали им через головы. Один из них поймал взгляд Анджея, поспешно отвел глаза и толкнул другого в бок. Оба сейчас же отошли.
У второго трактора копошились водители во главе с Эллизауэром Водители были кто в чем, а на маленьком черепе Эллизауэра красовалась гигантская широкополая шляпа. Тут же торчали еще два солдата — подавали советы, часто сплевывая в сторону.
Анджей посмотрел вдоль улицы. Пусто. Раскаленный воздух дрожит над булыжником. Марево. На сто метров уже ничего не разобрать, как в воде.
— Изяслав! — позвал он.
Изя и Пак оглянулись и встали. Кореец подобрал с мостовой и взял под мышку свой маленький самодельный автомат.
— Что, уже? — бодро спросил Изя.
Анджей кивнул и пошел вперед. Все смотрели на него — прищурившийся от солнца Пермяк, придурковатый Унгерн, испуганно округливший свой вечно открытый рот, угрюмый Горилла-Джексон, медленно вытиравший руки куском пакли… Эллизауэр приложил два пальца к полям шляпы с самым торжественным и сочувствующим видом, а поплевывавшие солдаты перестали поплевывать, обменялись неслышными замечаниями сквозь зубы и дружно запылили прочь. Трусите, гниды, мстительно подумал Анджей. Окликнуть вас сейчас для смеха — в штаны навалите…
Они прошли мимо часового, который поспешно сделал «на караул», и зашагали по булыжнику — впереди Анджей с автоматом за плечом, за ним по пятам Немой с рюкзаком, в котором лежали четыре банки консервов, пачка галет и две фляги воды, сзади, отстав шагов на десять, шлепал разбитыми башмаками Изя — за спиной у него был пустой рюкзак, в одной руке он держал схему, а другой судорожно обхлопывал карманы, как бы вспоминая, не забыл ли он чего-нибудь. Последним, чуть вразвалочку, походкой человека, привыкшего к дальним переходам, легко шагал кореец.
Улица была раскалена. Солнце свирепо жарило лопатки и плечи. От стен домов медленными волнами накатывал жар. Ветра сегодня не было совсем. Позади, в лагере, завели многострадальный двигатель — Анджей не обернулся. Чувство освобождения вдруг овладело им. На несколько славных часов из его жизни исчезали интриган Кехада, который был виден весь насквозь и от этого особенно осточертел; исчезали все эти заботы о чужих стертых ногах, о чужих скандалах и драках… Провалиться бы вам всем, твердил Анджей с каким-то даже упоением. Век бы вас не видел. До чего же без вас хорошо. Правда, он тут же вспомнил о корейце Паке, и на секунду ему показалось, что светлая радость освобождения сейчас замутится новыми заботами и подозрениями, но он тут же легкомысленно махнул на это рукой. Кореец как кореец. Спокойный человек, ни на что не жалуется. Дальневосточный вариант Изи Шереметьева, только и всего… Почему-то опять вспомнился Канэко. Да, Канэко бы сюда, дядю Юру, Дональда… Дурак, подумал он. Надо было дядю Юру уговорить в экспедицию — все было бы сейчас по-другому. Он вспомнил, как за день до выхода он специально выкроил два часа, взял у Гейгера лимузин с пуленепроницаемыми стеклами и смотался к дяде Юре…
…Они сидели в Большой двухэтажной хате, где было чисто, светло, вкусно пахло мятой, домашним дымком, свежевыпеченным хлебом. Пили, закусывали заливным поросенком, хрустящими малосольными огурчиками, каких Анджей не едал бог знает сколько лет, обгладывали бараньи кости, макали куски мяса в соус, пропитанный чесночными запахами, а потом дебелая голландка Марта, супруга дяди Юры, беременная уже по третьему разу, внесла свистящий самовар, за который дядя Юра в свое время отдал воз хлеба, и они долго, основательно пили чай, заедая каким-то невиданным вареньем, потели, отдувались, обтирали потные лица свежими полотенцами с вышивкой, а дядя Юра все бубнил: «Ничего, ничего, ребята, теперь все в порядочке, теперь жить стало вполне можно…» А при прощании, когда Анджей уже садился в машину, дядя Юра, сжимая его ладонь своими лапищами, превратившимися, казалось, в сплошную мозоль, проговорил, ища глазами его взгляд: «Ты меня простишь, Андрюха, я знаю… Все бы бросил, и бабу бы бросил… Вот этих бросить не могу», — и указал большим пальцем через плечо на двух белоголовых мальчуганов, которые тихо, чтобы не услышали, тузили друг друга за крыльцом.
Холст хлопок или лен стоит выбирать холст. . полезная информация здесь
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Похожие публикации -